Powered By Blogger

15 de octubre de 2016

Cuento Navideño: Yo, la muñeca inflada



por Eduardo Labarca


THE CLINIC
21 de diciembre de 2016
¿Ha pensado alguien en la vida de una muñeca sexy como yo? Somos diseñadas con ordenador por la unidad creativa de Frankfurt y el montaje de nuestro chasis se realiza a doce mil kilómetros de distancia, en Bangkok. Cabeza, tronco, brazos, piernas, manos, circuito para el agua caliente, válvulas, receptáculos reversibles al interior de los orificios eróticos forman el feto en desarrollo. Nuestras orejas, la boca, la vagina y el esfínter anal han sido concebidos por anatomistas de la universidad de Seúl y manufacturados en talleres familiares. Esos órganos llegan en módulos que se encajan en el ensamble final, efectuado en Nankín por finas manos orientales. Mi vagina tiene labios delicados como párpados, un clítoris similar a una gónada de erizo y mi boca posee lengua, dientes, paladar, amígdalas y campanilla para dar placer a un usuario caprichoso. Los epitelios están hechos de una mucosa sintética más sedosa y mejor lubricada que la humana, capaz de resistir un uso intenso durante el año de garantía.
La muñeca sietemesina pasa al taller donde un artista echa a volar la imaginación. No hay dos muñecas iguales. Yo, por ejemplo, heredé el pelo rubio de las razas del norte, pero Jawarpundi, el maquillador de turbante, decidió ponerme un juego de pestañas negras de dos centímetros que contrastan con mi cabellera, y en el pubis me implantó un extravagante mechón retinto proveniente de la barba que se acababa de recortar. Mi mirada ligeramente bizca la logró Jawarpundi con un retoque en las cuentas de vidrio. Muchos hombres he conquistado con mis rasgos exóticos y varios me han confesado que mis ojos estrábicos son el imán que los atrae. Cuando estaba lista, Jawarpundi me implantó con un trócar un lunar en la mejilla izquierda, mi seña de identidad. Dijo: “Te llamarás Indira como mi madre”. En el arrebato me dio un beso en la boca, exploró con la lengua mis papilas de silicona y degustó el gel de mi saliva. Ante mí, adolescente, se abría el universo. Pero faltaba algo...
Sí, porque me depositaron en el banco de prueba donde un luchador de Sumo desparramó sobre mi cuerpo sus 247 kilos y me aplicó las violentas llaves del oficio. Con una compresora me inflaron hasta convertirme en la mujer más gorda del mundo y con un chuzo palanquearon en mis órganos delicados hasta sacarme lágrimas. Al interior de mis oquedades vaciaron aceite hirviendo. Así pasé el examen de ingreso a la pubertad. Cuando me desinflaron suspiré aliviada sin saber que se iniciaban meses de prisión. Doblada y envuelta en papel tisú me encerraron en una caja y comenzó una vida de zarandeos en la oscuridad. Con grúas ponían la caja en correas transportadoras, la arrojaban al interior de contenedores, la depositaban en camiones. Me fletaron en barcos y aviones hasta que emergí a la luz en un sex shop de Londres, capital del Reino.
Varias veces me inflaron y desinflaron sin que ningún cliente se decidiera a comprarme, hasta que el dueño, un narigón que escribía de derecha a izquierda, me vendió a mitad de precio al Ejército de Salvación, que me entregó con cánticos y aleluyas a los presos de la cárcel de alta seguridad de Surfolk. Allí dentro, Bobby, un asesino del Ejército Unionista del Norte, fue mi primer amante: me puso Marilyn y se inició mi vida de mujer adulta. Bobby era calvo, musculoso y de un erotismo insaciable. Su sexo era la cabeza de un gallinazo impulsada por las alas abiertas que se había tatuado en el vientre. Me inflaba con el fuelle de sus pulmones en un beso interminable y me prodigaba cuidados tiernos. Al acostarnos vaciaba agua hirviendo en mis arterias para disfrutar de mi calor. Los tres minutos que tenía para lavarse por la mañana los dedicaba a lavarme a mí, para guardarme desinflada y con polvo de talco en la caja hasta la noche.
Todo anduvo bien hasta que alguien trajo una baraja y los unionistas se dedicaron al póquer. La primera vez que perdió y no tuvo con qué pagar, Bobby me entregó por una noche a Willy para saldar la deuda y allí comenzó mi calvario. Willy olía a fish and chips y me obligó a practicar aberraciones que yo no conocía. Bobby siguió perdiendo y me prestó sucesivamente a David, Jeff, Charly, Tim, Al, Gerry. Los unionistas practicaban artes marciales y un día Bobby me infló y todos comenzaron a darme golpes. Yo pasaba de mano en mano y los judocas se fueron excitando y se inició una violación colectiva. No sólo me violaron a mí, sino que se violaban entre ellos en posiciones sorprendentes, y yo terminaba debajo de todos o volando por el aire. La escena se repetía diariamente y terminé acostumbrándome.
Lo peor sucedió cuando Alí, un islamista sin afeitar, le ofreció hashish a Bobby a cambio de que yo lo visitara en su celda. Los islamistas eran terribles. Dedicaron la noche a introducir sus sexos por todos los orificios de mi cuerpo y a meterse mi nariz, mis dedos, mis pies en los suyos. Cansados, encajaron cucharas, tubos de pasta de dientes, cigarrillos encendidos y hasta la pata de un catre metálico en mi vagina, que demostró ser resistente. Desde ese día no volví a dormir en la celda de los unionistas. Me convertí en la muñeca más famosa de la cárcel de Surfolk, odiada por los travestis cuya jefa Rubí quiso cortarme la cara, pero Bobby le rompió el cuello con una llave de karate. Bobby me arrendaba a presos que me subarrendaban y así terminé durmiendo varias veces con el alcaide, un gordo sudoroso. Algunos guardias me sacaban a pasear y el Cara’e Completo, un chileno de la Banda de los Lanzas, se fugó conmigo y terminamos en Ibiza, donde vivíamos como reyes con los euros que los borrachos alemanes pagaban por veinte minutos conmigo.
Pero al Cara’e Completo y a mí nos agarraron y volvimos a Surfolk, donde se descubrió que todos los presos eran seropositivos. Una ventaja de las muñecas es que somos inmunes al sida. El alcaide comenzó a adelgazar y se llenó de forúnculos. El capellán del Opus Dei, uno de los contagiados, dijo que yo era el Diablo disfrazado de muñeca y me acusó de haber propagado la epidemia, culpando a los herejes del Ejército de Salvación por haberme traído. Seguido por unos presos fanáticos, el capellán encendió una hoguera y ordenó que me echaran al fuego. Pero Bobby y los unionistas, que eran evangélicos y odiaban al Opus, me salvaron.
Mi nombre, Marilyn, circulaba en todo el Reino y cuando la BBC me hizo una entrevista, la Reina prohibió las muñecas en las cárceles, lo que provocó un motín en Surfolk. El jefe del motín era Bobby. Durante una semana mantuvimos al capellán y al alcaide de rehenes, pero nos derrotaron con gases hilarantes. Me expulsaron de Surfolk y un coro de presos y guardias me despidió cantando el Farewell. Mentiría si dijera que no estaba triste: de mis ojos brotaron tres lágrimas tibias del agua que Bobby me había inyectado antes de hacerme el amor por última vez.
Por vías tortuosas fui a dar a un bar gay de la capital del Reino donde me cortaron el pelo y me cosieron un ridículo falo de plástico. La vida en ese antro no era muy distinta de la que había llevado en Surfolk, aunque transcurría en los urinarios y se centraba en el colgajo que me habían injertado. Cansado de mí, Leonard, el dueño del bar, me vendió hace una semana, vísperas de Navidad, a un sujeto con cara de espía que me llevó donde un taxidermista chino que me hizo terribles cortes y costuras en el rostro para que me pereciera a un Ex Tirano que acababa de escaparse de la clínica del Reino donde estaba preso. Lo más atroz fue el instante en que el chino me arrancó el lunar con una pinza que parecía pico de loro y suturó el orificio con pegalotodo. El espía y sus cómplices me vistieron de militar y me subieron de madrugada a un Rolls-Royce en el que viajaba de uniforme el Ex Tirano verdadero. Nos miramos y era como estar frente a un espejo. Me dijo “buenos días”. No pude contestarle porque el chino me había cosido los labios.
No he olvidado ningún detalle de lo que entonces sucedió. El Ex Tirano va en el asiento de atrás y yo en el suelo, disfrazada de Ex Tirano y cubierta con una manta. El Rolls-Royce se detiene, el Ex Tirano se despide de mí con voz gangosa: “Voy a embarcarme en un submarino rumbo a Valparaíso, usted se queda representándome. Feliz Navidad”. Apoyándose en un bastón, el Ex Tirano se aleja hacia un furgón funerario donde otros espías lo esconden en un ataúd y cierran la tapa. El furgón parte siguiendo la flecha que apunta al norte, hacia el puerto de Liverpool. En el Rolls-Royce el chofer espía me sienta en el lugar donde iba el Ex Tirano y rodamos hacia el sur para despistar. Hay ambiente navideño, en los semáforos los peatones reconocen al Ex Tirano, o sea a mí, y me hacen signos obscenos. Presiento algo terrible. Después de circular una hora escucho sirenas policiales que se acercan. El Rolls-Royce dobla a la derecha y nos ocultamos en un basural. El espía me saca del vehículo, el aire es nauseabundo. Sin compasión, el agente secreto me perfora el ojo derecho y el vientre con un atornillador, me arroja sobre un montón de tallarines podridos y se aleja haciendo chirriar los neumáticos.
Ahora soy un Ex Tirano tuerto que se va desinflando entre la basura. La llovizna escurre por mi rostro y se mezcla con mis lágrimas. Por encima de mi cuerpo se pasean los ratones. Sueño con Jawarpundi y su casto beso de despedida, sueño que soy Indira. Las sirenas policiales se acercan, vibra el molinete de un helicóptero. Las campanas dan las seis de la tarde aquí en el Reino, se acerca la Nochebuena; en el País donde fui Comandante en Jefe recién es mediodía. Esta es la hora en que Indira está muriendo. Marilyn está muriendo. El Ex Tirano está muriendo.
Mientras muero, sueño que rejuvenezco y estoy en el País que se Cae del Mapa donde se celebra la Navidad. Soy el obsequio que un industrial gordito vestido de Viejo Pascuero entrega a un Ministro que me abraza emocionado, mientras dos futuros Presidentes de la República aplauden felizcotes. Sueño que vuelvo a Surfolk donde el industrial disfrazado con barba y gorro rojo es el alcaide, y el ministro es el Cara’e Completo. El presidenciable calvo es Bobby; el candidato sin afeitar es el islamista Alí.

-¡Partusa! -anuncia el Viejo Pascuero y bailamos bajo el arbolito cantando un villancico. Todos comienzan a desnudarse, salvo yo que llegué en pelotas. Muero soñando que en esta Navidad ofrezo goces paradisíacos a tan distinguidos caballeros VIP.




10 de octubre de 2016

Salvador Allende. Biografía sentimental, de Eduardo Labarca, en ruso

En  la  revista  Mezhdunarodnaya  Zhizn  (Vida  internacional)  el periodista  Leonard  Kosichev  comenta  la  edición  rusa  de  la  biografía  de  Allende  escrita  por  Labarca

(Consejo de Redacción de la revista presidido por Ministro de Relaciones Exteriores de la Federación Rusa)

Полемичная книга

14:40 06.10.2016 Леонард Косичев, журналист-латиноамериканист, заслуженный работник культуры РФ


Книга известного чилийского писателя и публициста Эдуардо Лабарки «Сальвадор Альенде: сентиментальная биография» (Salvador Allende: Biografía sentimental)  впервые издана в Сантьяго в 2007 году и сразу стала бестселлером. Второе издание книги на испанском языке, дополненное и доработанное, вышло в 2014 году. Книга Э. Лабарки – это  яркое документальное повествование о жизни и деятельности  замечательного сына чилийского народа С. Альенде, первого в истории Чили президента-социалиста. Интерес к его личности не угас и в нашей стране. В 2016 году издательство  «Художественная литература» выпустило нашумевшее произведение Э. Лабарки на русском языке под названием «Любовь и смерть президента».
Ранее, еще в СССР, была выпущена книга отечественного автора о погибшем президенте Чили  «Сальвадор Альенде». Она написана по горячим следам чилийских событий и издана в 1974 году. Книга принадлежит перу видного советского историка Иосифа Григулевича (вышла под псевдонимом И. Лаврецкого). Весь гонорар от стотысячного тиража автор передал Фонду советского комитета солидарности с чилийскими демократами. Читательская потребность в  этом произведении тогда была настолько большой, что уже на следующий год свет увидело его второе издание. По книге И. Лаврецкого чувствуется, что она написана человеком одаренным и глубоко эрудированным. Но, к сожалению, в то время автору не были известны те исторические и личные документы, которыми сегодня владеет Э. Лабарка. Да и из Чили после военного переворота приходили весьма противоречивые  сведения о  последних событиях в  стране и обстоятельствах гибели президента. Поэтому в работе И. Лаврецкого есть и ошибочные страницы. К тому же (это дань времени!) книга идеологизирована в советском духе. Э. Лабарка написал свое произведение со свободных позиций, не скованный никакими политическими обязательствами. Поэтому со страниц «Сентиментальной биографии» личность Альенде как политика и человека предстает перед нами в новом измерении, его образ во многом видится по-другому.
С. Альенде – это трагическая фигура в истории Чили и международного революционного движения. Э. Лабарка* прослеживает весь  длительный и трудный путь его восхождение на Олимп власти, завер.
шившийся самопожертвованием. Одержимый идеями социальной справедливости, С. Альенде проявил поразительное упорство и целеустремленность. Восемнадцать лет продолжался его избирательный марафон, трижды он проигрывал президентские выборы (1952, 1958, 1964 гг.) и лишь выдвинув свою кандидатуру в четвертый раз, добился победы (1970 г.) С.Альенде пришел к власти вместе с блоком Народное единство, в котором объединились шесть левых партий при решающем участии социалистов  и коммунистов. Став главой чилийского государства,С. Альенде первым в мире предпринял попытку мирного продвижения к переустройству общества на социалистических началах в рамках представительной демократии. Он хотел бескровных перемен, полагаясь на действующую конституцию, право и мораль.
С. Альенде считал неизбежной и оправданной вооруженную борьбу лишь в тех странах Латинской Америки, где не осталось иной возможности. Однако у себя на родине ему казался вероятным другой путь. Его открывали, по мнению президента, в достаточной мере  развитые в Чили демократические институты, организованность и сознательность рабочего класса. Это  и позволило ему самому прийти к власти с программой мирного перехода к социализму, оказавшейся привлекательной для многих чилийцев. По этим же причинам С. Альенде считал неприемлемой для Чили диктатуру пролетариата. В своей стране он хотел совместить социализм и свободу, строить новое общество в условиях идеологического и политического плюрализма, при соблюдении   многопартийных свободных выборов.
За чрезмерную веру в парламентский путь одни называли его «доверчивым гуманистом», другие «идеалистом», который во многом заблуждался. Зная это, герой кубинской революции Че Гевара, когда-то подарил будущему президенту Чили свою книгу «Партизанская война» (La guerra de guerillas) с дарственной надписью: «Сальвадору Альенде, стремящемуся другими путями достигнуть того же смого» (147с.). Судьба распорядилась по-своему: и тот и другой пали в бою. «Героический партизан» Че Гевара погиб вместе со своим повстанческим отрядом в горах Боливии, а проповедник «мирного пути к социализму» Сальвадор Альенде – с автоматом в руках в президентском дворце «Ла Монеда» в день военного переворота 11 сентября 1973 года.  Автор воспроизводит события, разыгравшиеся в  резиденции чилийского президента, на основе свидетельств выживших участников той драмы, потрясшей Чили. Это делает рассказ о последних часах жизни президента особенно ценным, насыщенным многими потрясающими подробностями, которые не приводились в книгах других авторов. Тогда С.  Альенде с презрением отверг предложение генералов покинуть страну на предоставлявшемся ему самолете.  В неравной схватке вместе с ближайшими соратниками он защищал свой конституционный мандат. Президент не думал о спасении своей жизни. Он был озабочен тем, чтобы безоружный народ «не приносил себя в жертву» (406с.).Чтобы избежать большого кровопролития, он не призвал чилийцев подняться на борьбу против генеральской хунты. Гражданская война ему представлялась катастрофой для Чили, да и   Народное единство оказалось совершенно не подготовленным к противодействию военному перевороту из-за чрезмерной веры в верность конституции вооруженных сил. Именно этим объясняется то, что у власти не было внятной военной политики. За три года правления Народное единство так и не смогло создать себе надежную опору в вооруженных силах. За это время не появился ни один революционно настроенный генерал. Небольшая группа генералов-конституционалистов,  занимавших важные командные посты, накануне переворота предпочла уйти в отставку, чтобы избежать участия в надвигавшихся  драматических событиях. В день переворота  правительству пришлось столкнуться с единой позицией вооруженных сил, выступивших против законного президента. Ни одна дивизия, ни один полк не перешел на сторону конституционной власти.
Альенде знал, что приняв решение оказать сопротивление мятежникам во дворце «Ла Монеде», сам он идет на верную смерть. Но президент исходил из того, что бой, который он даст, будет его моральной победой. Верой в свою правоту и поразительным для того рокового момента самообладанием пронизано его последнее обращение к чилийцам из осажденной мятежниками «Ла Монеды».  Когда до падения дворца оставались считанные минуты, С. Альенде покончил с собой. Он поступил как человек чести. Президент не мог позволить себе быть униженным, стать жалким пленником военной хунты. «Его смерть в Ла Монеде» достойна трагедии Шекспира» (305с.), – констатирует Э. Лабарка.
Автор, сам человек левых убеждений, критически относится к позиции тех руководителей Народного единства, которые пытались вымарать из биографии президента страницу о его самоубийстве. По словам Э.Лабарки, им казалось, «в политическом отношении было важнее, чтобы все поверили, что С. Альенде убили военные»(460с.). В этом сказывалось стремление лидеров проигравшей стороны создать возвышенный образ революционера – героя, который оставался знаменем левых сил. В результате было отвергнуто заключение военных о самоубийстве президента, хотя оно соответствовало действительности. Родился красивый миф: С. Альенде погиб, сраженный пулями мятежников. В  укрепление этого мифа внесли большую лепту своим проникновенным словом Пабло Неруда и Габриэль Гарсия Маркес, поверившие в гибель президента от рук военных. Эта версия, глубоко вошедшая  в сознание огромного числа чилийцев и широко распространившаяся за рубежом,  продержалась долго и окончательно была развеяна лишь в 2011-ом году, то есть  38 лет спустя после смерти С.Альенде. Тогда эксгумацию останков президента провели 7 чилийских и 5 иностранных специалистов. Они пришли к общему выводу: короткой очередью из автомата АК-47 С. Альенде выпустил в свою голову две пули, прервавшие его жизнь. Но с восстановлением горькой исторической правды о гибели С. Альенде образ президента – мученика не померк в глазах его сторонников. Ведь осознанное решение главы государства покончить с собой, но не капитулировать перед путчистами, было не только проявлением большого мужества, но также актом политической борьбы, когда не осталось иных возможностей. По достоинству оценили самопожертвование президента даже многие его политические противники. Э. Лабарка приводит примечательное мнение известного историка с правыми взглядами Гонсало Виаля, который с самого начала верил в версию военных о смерти Альенде: «Не следует видеть в самоубийстве Альенде проявление отчаяния, это последовательный политический поступок, призванный доказать перед лицом истории его непобедимую веру в социализм, которому он посвятил всю свою жизнь»(467с.).
Ценой чудовищных репрессий чилийская армия насильственно прервала проводившийся в стране на протяжении трех лет необычный социальный эксперимент. Хотя С. Альенде не смог довести до конца программу глубоких преобразований, безусловно, надо признать многое позитивное, что он успел сделать для Чили. Как отмечает Э. Лабарка, одной лишь национализации чилийской меднорудной промышленности, находившейся в руках компаний США, было достаточно, чтобы президент вошел в историю.
С. Альенде, в отличие от своих предшественников на президентском посту, стал проводить независимую внешнюю политику.  Его первым внешнеполитическим актом было восстановление дипломатических отношений с Кубой, которые в свое время под давлением Вашингтона разорвали все латиноамериканские страны, за исключением Мексики. С самого начала у С. Альенде сложились тесные дружеские отношения с руководителем революционной Кубы Фиделем Кастро. Как явствует из книги Э. Лабарки, кубинский лидер советовал новому президенту Чили придерживаться более умеренной политики по сравнению с той, которую он сам проводил на Кубе. Среди рекомендаций Фиделя Кастро была и такая: не слишком втягиваться в сети Советского Союза. К этому следует добавить: помощь  СССР правительству С. Альенде не была такой же щедрой и весомой, как та, что оказывалась коммунистической Кубе. Москва занимала осторожную позицию к «чилийскому эксперименту», так как не было ясного представления, к чему может привести мирный путь к социализму в рамках «представительной демократии». Не было уверенности в том, что левый президент Чили продержится у власти весь шестилетний конституционный срок. И действительно, он пробыл на посту президента лишь три года.
После гибели С. Альенде о нем было написано много книг и в Чили, и в других странах. Личность чилийского президента привлекала к себе внимание разных авторов – и его искренних почитателей, и враждебно настроенных к нему как социалистическому политику. Документальное биографическое повествование Э. Лабарки выделяется среди множества изданных в мире книг о С. Альенде другими подходами к раскрытию темы. Автор рассказывает о погибшем президенте не только как о мужественном политическом и государственном деятеле, но и как о человеке из плоти и крови, со всеми его сомнениями и противоречиями. Э. Лабарка раскрывает  тайны личной жизни С. Альенде. Его всегда окружали не только верные друзья и соратники по борьбе, но также красивые и образованные женщины, которыми он увлекался. Некоторые из них участвовали в командах поддержки С. Альенде во время его избирательных компаний. Романы президента были красивыми, он умел по-рыцарски галантно ухаживать, быть искренним и заботливым. В своем общении с  любимыми женщинами он прибегал и к эпистолярному жанру. В книге приводятся подлинные любовные письма С. Альенде, переданные автору теми, кому они предназначались. С некоторыми из этих женщин Э.Лабарка встречался лично, когда они уже были в возрасте и сочли возможным признаться в своих отношениях с президентом, который уже давно ушел из жизни. Поведал автор и об одном весьма пикантном эпизоде из биографии  С. Альенде. Оказывается, в 1952 году, еще будучи сенатором, он дрался на дуэли со своим коллегой по верхней палате Раулем Реттигом. Причины бескровно закончившегося поединка долгое время оставались неясными. Только 47 лет спустя, за год до своей смерти в 2000 году, девяностолетний Рауль Реттиг публично признается, что причиной той дуэли была женщина.
На страницах книги порой бушуют поистине шекспировские страсти, но романтические отношения С. Альенде со спутницами жизни   представлены достойно, без какого-либо смакования любовных встреч.  По мнению чилийского рецензента Марисоль Гарсии, «творение Э. Лабарки – это лучший аргумент в пользу того, что личная жизнь исторических фигур много значит, если рассказать о ней берется кто-либо талантливый»**. Другой чилийский рецензент Хорхе Вальдес Ромо (Хорваль) утверждает: «Написанная с элегантностью и драматизмом, и не лишенная юмора, эта книга обогащает современные формы биографического жанра»***.
Но у «Сентиментальной биографии» нашлись и противники из числа левых деятелей. Они  жестко критиковали Э. Лабарку за «очернение и разрушение» образа президента-социалиста. Этих людей можно понять. С. Альенде остается для них непогрешимым моральным и политическим авторитетом, а Э. Лабарка вольно или невольно его «подрывает». Они сомневаются в степени достоверности тех или иных событий, над которыми автор приоткрывает завесу. Некоторые эпизоды из личной жизни своего героя, описанные Э. Лабаркой, действительно кажутся невероятными для человека, занимающего пост президента. Но ведь Альенде, судя по  содержащимся в  книге признаниям близких к нему людей, был непредсказуем в своих романтических увлечениях. Острая полемика, которую вызвала работа Э. Лабарки, по существу разгорелась вокруг вопроса: надо ли было делать публичным достоянием пикантные моменты из личной жизни С. Альенде? Сам автор, как бы предвидел будущие споры, он пишет  в своем произведении:
«Где проходит эта граница, что разделяет жизнь личную  и жизнь публичную людей известных? Существуют ли эти границы? Имеет ли кто –нибудь право ее провести. Чего стоит такая История, в которой разграничены свет и тень, в которой выставляется напоказ все «правильное» и «достойное», а «неправильное» тщательно скрывается? …Вызывая к жизни свои воспоминания, беседуя с оставшимися в живых свидетелями тех лет, поднимая старые документы и копаясь в архивах и библиотеках, автор этих страниц хочет сохранить для  истории факты и детали жизни Сальвадора Альенде… В какой-то степени автор счел себя обязанным разрушить сложившийся образ Альенде с тем чтобы, опираясь на обилие информации, «реконструировать» его, создать образ более сложный, более полный и объемный… Он был одной  из центральных фигур своего времени, историческим лидером, с которым связана жизнь нескольких поколений – нашего, нынешнего и грядущего: мы все имеем право знать, каким он был» (22с. ).
Конечно, у многих великих  и выдающихся людей личная жизнь была далека от идеальной, но от этого их  фигуры не становились исторически менее значимыми. С. Альенде, почтенный отец семейства, воспитывавший трех любимых дочерей,  не сохранял  верность своей жене Ортенсии Бусси – «Тенче», но  и не думал разводиться с ней. Однако раскрытые  для читающей публики тайны его личной жизни не умаляют значимость фигуры Альенде. В этом отношении примечателен   проведенный в стране уже после выхода «Сентиментальной биографии» опрос на тему: «Великие чилийцы». Сначала это было сделано по Национальному телевидению, затем по интернету. В финале на первое место среди великих чилийцев  вышел С. Альенде.
Хотя книга называется «Сальвадор Альенде: Сентиментальная биография», все-таки автор в  большей мере рассказывает о бурной политической жизни своего героя. Она действительно была чрезвычайно насыщенной. С. Альенде прошел путь, отмеченной следующими вехами: создатель и руководитель отделения Социалистической партии в своем родном Вальпараисо, преследуемый и ссыльный молодой политик, депутат парламента, министр здравоохранения (Альенде – врач по профессии),  генеральный секретарь Социалистической партии, сенатор, председатель сената и, наконец, президент республики. 
Э. Лабарка проделал колоссальную исследовательскую работу  длительного периода чилийской истории, в котором одним из главных действующих лиц был С. Альенде. Автор, сам участник многих последних событий того времени, много лет скурпулезно собирал  материалы, беседовал с живыми свидетелями эпохи, особенно с людьми из ближайшего окружения президента. В оригинале книги на испанском языке содержится огромное количество примечаний с пояснениями и с указаниями на источники. В печати не раз отмечалась их ценность для исследователей, занимающихся современной историей Чили. Жаль, что они не сохранены в русском издании. Естественно, в своей книге автор делает особый акцент на годы президентской деятельности С. Альенде. Она рассматривается во всей сложности и противоречивости, проистекающей из того, что «Чили…капиталистическая страна с социалистическим правительством» (342с.). Действительно, государственное устройство Чили так и не было изменено.
Дело в том, что Народное единство не обладало всей полнотой власти,  в руках левой коалиции находился лишь исполнительный орган – правительство во главе с президентом. В законодательном органе – Национальном конгрессе бал правила парламентская оппозиция, обладавшая большинством. Она отменяла многие декреты президента и со временем почти полностью блокировала преобразовательную деятельность правительства.  Власть так и не смогло вырваться из этого заколдованного круга, так как все ее попытки провести через парламент конституционные поправки натыкались на глухую стену в парламенте.
Лабарка показывает Альенде страстным борцом, но борец никогда не побеждал в нем законника. Сам президент принадлежал к умеренному крылу Социалистической партии, ведущей силы в Народном единстве. Но радикальные круги левой коалиции требовали от главы государства «решительных действий», не считаясь с «буржуазной конституцией» и Национальным конгрессом. Альенде не пошел  на нарушение конституции, остался верен предвыборным обязательствам: выполнять свою программу только мирным путем, в рамках действующего законодательства.
По существу, в Чили тогда установилось «двоевластие», которое проходило через противостояние правительства и парламента. Это привело к экономическому хаосу и дестабилизации политической жизни, загоняло страну в тупик, вызывая брожение среди военных и подталкивая многих из них в объятья заговорщиков. Верный себе, президент ищет конституционные пути урегулирования ситуации. Вопреки сопротивлению Исполнительного комитета Народного единства, он решает обратиться 11 сентября1973 года  к стране и объявить о проведении плебисцита. С. Альенде надеялся на народное волеизъявление как на правовую возможность бескровного преодоления опасного кризиса власти.  «Пусть народ  решает, хочет ли он, чтобы я ушел» (387с.), – говорит С. Альенде своим соратникам. Но путчисты в вооруженных силах действовали на опережение. Именно 11 сентября рано утром вспыхнул военный мятеж, который возглавил новый командующий армией генерал А.Пиночет, еще две недели назад лицемерно поклявшийся при своем назначении в верности конституции. Президент оказался перед лицом невиданного вероломства, которое привело к его гибели и последовавшему затем почти 17-летнему правлению диктатуры, одной из самых жестоких в Латинской Америке».
Завершая размышления о прочитанном, хотелось бы добавить:  Пиночету после его ухода с политической сцены, наверное, и в самом кошмарном сне не могло привидеться, что он доживет до нового восшествия на пост президента Чили социалиста, на этот раз – Рикардо Лагоса (2000-2006). Ныне в Чили снова правит представитель Социалистической партии Мишель Бачелет. Причем, она находится у власти уже второй срок (первое ее президентство было в 2006-2010). Но теперь это уже другие социалисты по сравнению с периодом С. Альенде. Они переосмыслили свою прежнюю политику, извлекли уроки из  прошлого и, обновив свои программы в соответствии с современными реалиями, приблизились к позициям европейской социал-демократии. Мишель Бачелет – сторонница политической и социальной модернизации Чили, но выступает за такое реформирование чилийского общества, которое не сотрясало бы его основы и сохраняло гражданский мир. Она проводит умеренную политику, которая благоприятствует и эффективному развитию рыночной экономики, и осуществлению важных социальных проектов. Ныне мало кто в Чили хотел бы столкнуться с дилеммой «капитализм или социализм», которая привела к военному перевороту в сентябре 1973 года.
Книга Э. Лабарки поможет лучше понять процессы, которые привели к неудаче социалистического проекта С. Альенде в тех конкретных исторических условиях в Чили. Обобщение и осмысление автором большого фактологического материала с привлечением многих ранее неизвестных или малоизвестных источников и свидетельств самих участников политических событий делают труд Э. Лабарки заслуживающим внимания и специалистов по Чили и обычных читателей. В нем необычно соединились историческое исследование, публицистика и описание тайн личной жизни чилийского  президента. Наверное, вокруг них еще не раз вспыхнут споры,  но все  творение Э. Лабарки останется одной из наиболее интересных и полных биографий выдающегося чилийского деятеля ХХ-го века, каким был С. Альенде. 
__________________________
* Эдуардо Лабарка. Любовь и смерть президента. М.; «Художественная литература»,2016,544 с.
Версия для печати

1 de octubre de 2016

Augusto Pinochet, exterminador sistemático, acomplejado y vengativo

Adelanto del libro Pésima memoria
por Eduardo Labarca

EL MOSTRADOR
6 de octubre de 2016


            Refiriéndose a Augusto Pinochet, el general Tulio Marambio solía lamentarse:
            —Yo tengo la culpa de que este miserable haya llegado donde llegó.
            En Chillán, en sus últimos años de vida, Marambio contaba a mi tía y madrina Elvira Martín, que siendo él ministro de Defensa del presidente Eduardo Frei Montalva, a fines de 1968 la Junta Calificadora de Oficiales había impuesto al coronel Augusto Pinochet una nota insuficiente que lo obligaba a pasar a retiro... pero entró en acción doña Lucía Hiriart.
        —Vino a mi oficina, me tomó la mano y se hincó, sí, de rodillas en el suelo, y me rogó con lágrimas... y yo me apiadé y cedí, y ascendimos a su marido a general de brigada —contaba Marambio, quien en 1988, tratando de subsanar su error, llamará a votar “NO” en el plebiscito.
Hasta el 11 de septiembre de 1973, la carrera de Pinochet estuvo jalonada de promesas de lealtad y actos de servilismo como el protagonizado por doña Lucía, enviada por él a llorarle al general Marambio. Pero a partir del día del golpe, un Pinochet despiadado sacará las garras y mandará sistemáticamente a la muerte, uno tras otro, a los superiores a quienes poco antes obedecía y hacía la pata, y a chilenos sobresalientes como el ex ministro de Defensa Orlando Letelier, al que según los documentos desclasificados en Estados Unidos, mandó “personalmente” a matar. Esa nómina siniestra es la Lista de Pinochet de quienes debían morir como exorcismo del oscuro complejo de inferioridad que siempre lo había corroído.
Encabezaba la Lista, por supuesto, Salvador Allende, el presidente que lo había nombrado y al que había adulado y jurado lealtad hasta conseguir que lo ascendiera a general de división y finalmente lo nombrara comandante en jefe. La Lista incluía a dos ministros de Defensa a los que había obedecido haciendo genuflexiones, José Tohá y el mencionado Orlando Letelier, y a su antiguo superior, el general Carlos Prats, soldado culto y visionario que confió en él y propuso a Allende su nombre para que lo sucediera en la Comandancia en Jefe. Llegado a la cúspide del poder, Pinochet fue puliendo, ampliando y aplicando su siniestra Lista mientras el jefe de la DINA Manuel Contreras ponía en pie una escuadra asesina que viajará por Chile y el mundo para cumplir fielmente cada “contrato” del dictador, cuyo sicario estrella será el chileno-estadounidense Michael Townley.
Son conocidas las palabras que Pinochet dirigió al almirante Carvajal el día del golpe acerca del avión ofrecido para que el Presidente saliera del país: “Se mantiene el ofrecimiento... pero el avión se cae, viejo, cuando vaya volando”. Dado que se trataría de un avión de la Fuerza Aérea, más que expresar una intención real de derribarlo, la frase lanzada en tono de pachotada cuartelera constituye un acto fallido que deja al desnudo el ansia de Pinochet por ver muerto a Salvador Allende, del que se había despedido tres días antes, el sábado 8 de septiembre en La Moneda. En presencia del Director General de Investigaciones Alfredo Joignant, Pinochet había retenido la mano de Allende en su diestra y dándole con la izquierda golpecitos supuestamente afectuosos, le había dicho en tono zalamero:
—Descanse, Excelencia.
Al combatir en La Moneda y suicidarse en el Salón Independencia, Salvador Allende se convirtió en el primer integrante de la Lista de Pinochet junto a cuyo nombre el dictador pudo marcar una cruz.
En la ejecución de la Lista siguió cronológicamente un hombre que sin haber estado en el corazón del gobierno fue incluido por Pinochet por motivos de torvo resentimiento personal: el ingeniero David Silberman Gurovich, quien a los 35 años había sido nombrado por Allende gerente general de Cobrechuqui, el mineral de cobre de Chuquicamata nacionalizado.
David y yo nos conocimos en las Juventudes Comunistas. Duvi era un hombre alto y desgarbado, cuya sangre parecía circular más lentamente que la mía. Yo estudiaba Derecho en la ultrapolitizada escuela de Pío Nono, donde iba a clases con corbata y salía corriendo a presentar escritos o asistir a comparendos en los tribunales. En la escuela de Ingeniería, la de David, solo usaban corbata los profesores y todo era aparentemente más tranquilo: se hablaba de números, de fierros, de hormigón, y las salidas a terreno eran a fábricas y grandes construcciones. En ambas escuelas luchábamos por la reforma universitaria y cerramos filas con la "heroica" toma de la Escuela de Veterinaria, cuyos alumnos se negaban a seguir preparándose solo para atender perros y gatos y exigían que su carrera se volcara a la ganadería y al desarrollo de la producción animal que el país necesitaba. Allí, en esa toma y en las filas de la Jota, Duvi conoció a Mariana, hija y hermana de militares, la mujer que sería su compañera, esposa y, hasta hoy, su presunta viuda.
Cuando Allende puso a David a la cabeza de Cobrechuqui sus amigos y compañeros no dudamos de que por su inteligencia y sus sobresalientes cualidades de ingeniero, y por su carácter fuerte combinado con la serenidad con que enfrentaba las situaciones complejas, David Silberman sería, como en realidad lo fue, uno de los administradores más eficientes en el complejo de la gran minería del cobre.
Tras el golpe, en un remedo de consejo de guerra celebrado en Calama, David fue condenado a 13 años de cárcel y enviado a cumplirlos a la Penitenciaría de Santiago. Cuando la prensa y las radios dieron la noticia me hubiera gustado visitar al amigo, pero por esos días yo vivía de casa en casa mientras a la mía llegaban a buscarme patrullas de Carabineros, del Ejército, la Fuerza Aérea...
El 4 de octubre de 1973 David Silberman fue sacado de la Penitenciaría por sicarios de la DINA, llevado al centro de torturas de José Domingo Cañas y luego al campo de Cuatro Álamos, donde su rastro se pierde para siempre. En un intento por encubrir el crimen, la DINA hizo aparecer un cuerpo descuartizado en Argentina correspondiente supuestamente a Silberman, quien según esa versión habría sido “asesinado por un comando del MIR”. Las pruebas científicas demostrarán que se trataba de otra persona.
¿Qué importancia tenía David Silberman para que Pinochet ordenara secuestrarlo y asesinarlo, y que se realizara un operativo del otro lado de la frontera con el fin de despistar? Los hechos. Ambos, el gerente de Cobrechuqui y el jefe militar, habían participado en una reunión de autoridades de la época en la que  Pinochet formuló una afirmación que David Silberman consideró inoportuna y fuera de lugar. Silberman, hombre ingenioso y mordaz, respondió a Pinochet en forma aguda e irónica que dejó al general en ridículo. Sin saberlo, en ese momento David firmaba su sentencia de muerte. Pinochet no olvidará la afrenta y, como el capo mafioso que ha sido desafiado, encargará a Manuel Contreras que “lave” su honra torturando y haciendo desaparecer a David Silberman.
La Lisa de Pinochet ya estaba en marcha y tocará el turno a José Tohá, que había precedido a Letelier como ministro de Defensa de Allende entre el 8 de enero de 1972 y el 5 de julio de 1973. Tras permanecer como prisionero en isla Dawson, el 1 de febrero de 1974 Tohá fue trasladado muy debilitado al Hospital Militar donde murió el 15 de marzo. La dictadura dio la versión de un suicidio, pero los peritajes científicos demostraron que fue estrangulado por terceros según se consigna en el fallo del Ministro en Visita Jorge Zepeda.
Hombre afable y afectuoso, siendo ministro Pepe Tohá mantuvo una relación personal muy estrecha con Pinochet cuando este era  jefe del Estado Mayor del Ejército, vale decir el segundo hombre de la institución. El 29 de junio de 1973, fecha del llamado “tanquetazo”, Tohá era ministro de Defensa y el general Prats, comandante en jefe. Ese día Pinochet dirigió las fuerzas “leales” al presidente Allende que avanzaron hacia el centro e hicieron abortar el alzamiento del Regimiento Blindados número 2.
El matrimonio de Pepe y Moy y el de Tito y la Lucía compartían como amigos en encuentros sociales en los que el tuteo y las bromas eran frecuentes. Ante Tohá el general Pinochet juraba lealtad inquebrantable al gobierno de Allende, además de soplar a sus oídos “confidencias” y chismes sobre los demás generales. Frente al nombre de ese incómodo testigo de su servilismo, Pinochet, satisfecho, marcó en su Lista una nueva cruz.
Buen lector, pintor aficionado, poseedor de una maestría en Ciencias Políticas por la Universidad Católica y un doctorado por la Complutense de Madrid, el general Carlos Prats González era, en comparación con el militarote Pinochet, la cara opuesta de la medalla. Sus Memorias escritas en elegante prosa demuestran que se trataba de un militar culto y con sentido de la historia que hasta el último momento se esforzó por mantener el ejército cohesionado y buscar una salida política que evitara el golpe.
Durante el gobierno de Allende, Pinochet se desempeñó junto a Prats simulando compartir sus posiciones por lo que, al presentar su renuncia, Prats lo propuso como su sucesor. Tras la muerte del Presidente, en la Lista de Pinochet la gran figura a abatir pasó a ser el general Prats. En Buenos Aires, el 30 de septiembre de 1974, Townley y su mujer, la escritora Mariana Callejas, detonaban una bomba bajo el automóvil en que iban el antiguo comandante en jefe y sus esposa, Sofía Cuthbert.
Con el asesinato del matrimonio Prats-Cuthbert, Pinochet iniciaba una nueva fase en la implementación de su Lista: la de los asesinatos fuera de las fronteras de Chile. Con satisfacción marcó una cruz frente al nombre de su antiguo compañero de armas.
Dos meses después del asesinato de Prats, el 28 de noviembre de 1974, en el Hospital Militar moría en extrañas circunstancias el general Augusto Lutz, que en el alto mando se había opuesto a las actividades de la DINA, habiendo incluso grabado en secreto a  Pinochet cuando exclamó: "¡Señores, la DINA soy yo! ¿Alguien más quiere pedir la palabra?"
Antiguo jefe de inteligencia del ejército, Lutz se oponía abiertamente a las intenciones de Pinochet de instaurar un régimen militar prolongado. Al enfermarse, Augusto Lutz fue objeto de diagnósticos contradictorios y de varias intervenciones quirúrgicas, y finalmente murió de septicemia en el Hospital Militar, muerte que su hija atribuye a una infección inoculada deliberadamente. Con una cruz frente al nombre del general Lutz, Pinochet se aseguraba la fidelidad incondicional del alto mando.
Durante el gobierno de Allende, mientras Pinochet simulaba lealtad al Presidente, el general Óscar Bonilla aparecía dentro del ejército como la cabeza visible de los oficiales que se oponían al gobierno. Había sido edecán del presidente Eduardo Frei Montalva y se le consideraba cercano a la democracia cristiana.
El día 11 de septiembre de 1973, Bonilla era el general más antiguo después de Pinochet y se trasladó a la Central de  Telecomunicaciones en Peñalolén donde se instaló el puesto de mando del golpe. Estaba convenido que Pinochet llegaría a las 7.30 y que si algo le pasaba, el mando lo asumiría Bonilla. Pero a la hora indicada... Pinochet no llegaba... Cosa inconcebible de parte de un jefe militar en esas circunstancias, finalmente se apareció tan campante con diez minutos de retraso. ¿Qué había pasado? Pinochet quiso aprovechar esos minutos decisivos para observar si las unidades militares se estaban sumado al movimiento, pues para el caso de que no fuera así conservaría la posibilidad de echarse atrás, traicionar a los compañeros con quienes estaba juramentado y permanecer a la cabeza del bando "leal" a Salvador Allende.
Bonilla, ministro del Interior y luego de Defensa de la Junta, propiciaba un gobierno militar transitorio que organizara elecciones y garantizara los derechos de los trabajadores. Incluso se presentó por sorpresa en la Escuela de Ingenieros Militares de Tejas Verdes y allí, al comprobar las terribles torturas que se aplicaban, se enfrentó al entonces coronel Manuel Contreras.
Pinochet no tardó en incluir a Bonilla en su Lista personal de los que debían morir. El 3 de marzo de 1975, bajo la forma de un sospechoso accidente de helicóptero, el "contrato" contra el general Óscar Bonilla quedó cumplido y Pinochet pudo marcar una nueva cruz en su Lista.
Ese mismo año, 1975, Augusto Pinochet extendió al mundo su temeraria e insensata empresa criminal cuyo primer episodio extraterritorial había tenido lugar en Buenos Aires con el asesinato del general Prats. Su odio se concentraba ahora en aquellos destacados chilenos que denunciaban en el ámbito internacional sus actos criminales. Encabezados por Hortensia Bussi, la viuda de Allende, eran recibidos por gobernantes y figuras mundiales, y en las Naciones Unidas, instancias a las que Pinochet, aislado internacionalmente, jamás habría podido acceder. De ahí sus odio, su envidia, su rencor.
El 6 de octubre de 1975, la escuadra asesina debutó en Europa, donde un grupo terrorista italiano encabezado por Stefano Delle Chiaie, con el que Townley tenía un pacto criminal, baleó en la cabeza en su domicilio de Roma al dirigente democratacristiano Bernardo Leighton, quien sobrevivió al atentado con graves secuelas. Leighton, fundador de la Falange y del Partido Demócrata Cristiano, ex ministro y ex parlamentario, había encabezado el Grupo de los Trece dirigentes del PDC que el primer día condenaron el golpe militar, y se había convertido en un activo opositor a la dictadura. Frente al nombre del sobreviviente Bernardo Leighton, Pinochet no pudo marcar una cruz completa.
Se sabe que en la Lista de Pinochet figuraban también el dirigente socialista Carlos Altamirano y el intelectual y político comunista Volodia Teitelboim, ambos con gran presencia internacional, que se salvaron gracias al azar.
Al año siguiente, el 21 de septiembre de 1976, los asesinos encabezados por Townley fueron enviados a Estados Unidos: en la Lista de Pinochet era el turno de Orlando Letelier. Pinochet conocía a su nueva víctima de muy cerca. Aunque en medio de la crisis que atravesaba el país solo había alcanzado a ejercer como ministro de Defensa de Allende durante los 19 días que precedieron el golpe, la relación de Letelier con Pinochet, comandante en jefe del Ejército, había sido intensa.
Después de permanecer en el campo de prisioneros de Isla Dawson y salir al exterior, Letelier se convirtió en Estados Unidos y a escala internacional en una de las figuras del exilio chileno más conocidas y escuchadas, con acceso directo a varios gobiernos, incluido el norteamericano. Mientras a Pinochet los gobernantes extranjeros le volvían la espalda, Letelier gozaba de prestigio en los más importantes ámbitos académicos y políticos.
No es de extrañar que el Rojo Letelier, hombre culto, apuesto y elegante, que recorría el mundo haciendo campaña contra Pinochet y su régimen represivo, haya concitado el odio del oscuro oficial de infantería que había ascendido lamiendo culos. Ese resentimiento rumiado a lo largo de tres años llevó al tirano a ordenar uno de los actos más brutales e insensatos en la ejecución de su Lista personal: el atentado terrorista que acabó con la vida de Letelier y su secretaria Ronni Moffatt nada menos que en el corazón de Washington, la capital de Estados Unidos, el país que había movido todas sus fichas a favor del golpe militar contra Allende.
Si su finalidad hubiera sido dañar definitivamente las relaciones de Estados Unidos con su régimen, Pinochet no habría podido idear algo más eficaz. Es cierto que Orlando Letelier había contribuido a alinear a la opinión publica mundial y norteamericana contra la dictadura militar, pero tras su asesinato esa mañana del 21 de septiembre de 1976 la condena contra Pinochet se multiplicó en Estados Unidos y el mundo entero y la balanza terminó de cargarse drásticamente y sin contrapeso contra el criminal que lo había mandado a matar.
Para el atentado contra Orlando Letelier, la DINA y Townley, que en Roma habían reclutado a fascistas italianos, esta vez tuvieron la colaboración de un grupo de extremistas cubanos encabezados por Virgilio Paz Romero, que fueron quienes detonaron la bomba. Como parte del Plan Cóndor, de coordinación de los aparatos criminales de las dictaduras militares del Cono Sur latinoamericano, Pinochet y la DINA recurrieron a los bajos fondos del terrorismo mundial de ultraderecha para consumar el asesinato de líderes chilenos.
El 22 de enero de 1982, en la Clínica Santa María moría el ex presidente Eduardo Frei Montalva. Aunque inicialmente había apoyado el golpe, andando el tiempo Frei desafió a Pinochet y se puso públicamente a la cabeza de la corriente política que reclamaba un retorno a la democracia. Tras una operación de hernia al hiato sin mayor gravedad, el ex Presidente falleció en forma inesperada durante su hospitalización. Los exámenes toxicológicos de sus restos han descubierto trazas de mostaza sulfúrica, talio y sarín, poderosos venenos que demostrarían que fue asesinado. Su fallecimiento trajo alivio a Pinochet, que pudo marcar una cruz frente a su nombre.
La Lista de Pinochet —al menos la que se ha logrado reconstruir— se había iniciado con el nombre del ex presidente Salvador Allende y se cerraba con el nombre de Eduardo Frei, un ex presidente. Habiendo muerto Manuel Contreras, no queda nadie que pueda revelar la totalidad de los nombres que la integraban y los de aquellas víctimas cuyo asesinato se debió a un “contrato” personal del dictador sin que hasta ahora se hayan encontrado pruebas.
El agente del FBI Gregg O. McCrary, especialista en perfiles criminales, afirmó. “A los asesinos en serie les gusta tener el control sobre la vida y la muerte de la gente. Juegan a ser Dios. Es la megalomanía en máximo estado”. Hoy está claro: nuestro país fue gobernado durante diecisiete años por un obseso asesino que se sentía con derecho a disponer a su antojo y sin dar cuenta a nadie de la vida de sus compatriotas dentro y fuera de Chile.